– Зачем? Обслуживать Вальпургиалии?!

Страшное видение посетило Фортуната Цвяха. Советники курфюрста Леопольда допустили роковую ошибку. И вместо одного из двенадцати венаторов в Чётную Дюжину был приглашен тишайший и безобиднейший приват-демонолог, доцент Универмага, сфинкс кабинетов и грифон коллоквиумов. Надо срочно уведомить, разъяснить, восстановить статус-кво…

– Какие еще Вальпургиалии?

Служитель принес заказ. Кручек выразительно помахал кружкой, демонстрируя свое отношение к Вальпургиалиям, и припал к живительной влаге. Когда он оторвался от пива, его усы и борода были в пене, делая Кручека похожим на нерпеса, морского зверя-оракула.

– Я еду в Брокенгарц по приглашению местной Палаты мер и весов. У них на днях умер маг-эталон. Ну, этот, который чистая единица. В Брокенгарце свихнулись на эталонизации…

– От чего умер?

– От старости! И теперь надо вычислить новый эталон. Десять кандидатов уже отобраны, осталось произвести окончательную сверку. В курфюршестве нет специалистов необходимого уровня. Обер-бургомистр обратился с просьбой в ректорат Универмага, ректор дал согласие и велел произвести жеребьевку среди доцентуры… Короче, я еду.

– На тебя пал жребий?

– Я вызвался сам. Хочу развеяться.

Фортунат вздохнул с облегчением. Во-первых, никакой ошибки. Во-вторых, четыре дня дороги в Брокенгарц выглядели гораздо веселее, если ехать не одному, а в хорошей компании.

– Устроим мальчишник? – смеясь, предложил охотник на демонов. – Дадим жару?

Видный теоретик, ныне – воплощение мировой скорби, кивнул:

– Устроим. И дадим. Если на троих, отчего не дать?

– Почему на троих?

– Потому что нас будет трое. Ты, я и главный казначей Реттии.

Допив кружку, хандрящий приват-демонолог грохнул ею о столешницу и подвел итог:

– Трое в карете, не считая эскорта.

– Да, – сказал казначей Август Пумперникель. – Разумеется. Доложите Его Величеству: завтра с утра я выезжаю в Брокенгарц.

Отпустив лейб-скорохода, принесшего высочайшую депешу, он присел в кресло. Рядом, на ломберном столике, стояла чаша с колотым льдом и набор лобных повязок. Но казначей не спешил охлаждать пылающий разум.

Крайнее средство обождет.

Положение дел смущало его неопределенностью. Выпускник Академии Малого Инспектрума, любимец скопцов-арифметов, он терялся, когда ситуация не позволяла точно вычислить соотношение «за» и «против». В последний раз Пумперникель сталкивался с аналогичной проблемой в Академии. Завершив восемнадцатилетний курс обучения, он колебался, взвешивая: почетная кастрация и место на кафедре высшего умножения – или светская карьера, позволяющая стать вровень с сильными мира сего.

Когда тебе нет и двадцати, кастрация – сильный аргумент. Светская карьера победила, чистое искусство отошло в тень. При расставании арифметы предупредили талантливого питомца: колебания станут повторяться, пока однажды не начнут угрожать целостности рассудка. Именно кастрация и позволяет укротить порывы страстей, сведя жизнь к наслаждению чистой гармонией чисел.

– Ты еще вернешься, – говорили наставники.

Они правы, знал Август Пумперникель. Сталкиваясь с неопределенностью, он лишь убеждался в их правоте. Но вернуться в Малый Инспектрум не спешил.

И вот опять: королевская депеша.

«Август, душа моя! – писал Эдвард II, известный дружеским обращением с верноподданными. – Уверен, радения на благо королевства изрядно утомили тебя. Сим уведомляю, что тебе предоставлен трехнедельный отпуск для восстановления сил. И надеюсь, что свой заслуженный отдых ты проведешь в славном городе Брокенгарце, по доброй воле оказывая содействие доценту Матиасу Кручеку в исчислении тамошнего мага-эталона. Вне сомнений, такое занятие подкрепит тебя лучше пребывания на водах в Литтерне, где скука смертная, уж поверь мне. Карета и эскорт из полудюжины гвардейцев будут ждать тебя завтра на рассвете у твоего дома».

И подпись:

«С монаршим благоволением, искренне твой Эдвард».

Еще имелся постскриптум:

«P.S. Мой венценосный брат Леопольд, курфюрст Брокенгарцский, при случае велел тебе кланяться».

Двусмысленность постскриптума настораживала. Ясное дело, казначей при встрече и без напоминаний отвесил бы поклон курфюрсту Леопольду. Но суть колебаний лежала в иной плоскости. Август Пумперникель понимал, что он едет в Брокенгарц. Без вариантов.

Он не мог понять другого: хочется ему туда ехать или нет?

С одной стороны, дальняя дорога. Тряская карета, пыль, соленые шуточки эскорта. Трактиры, постоялые дворы. Стряпня, вредная для деликатного желудка. Возможно, ночлег под открытым небом. Грабители, нищие попрошайки, бродяги. Собаки горластыми стаями несутся за экипажем. Девки предлагают жирное молоко, немытые ягоды и свои сомнительные услуги.

Четыре дня туда, четыре – обратно.

Больше недели кошмара.

С другой стороны, Брокенгарц. Местная Палата мер и весов – у арифметов она вызывала уважительный трепет. Эталонизация жизни – о ней, разумной и упорядоченной, Пумперникель имел удовольствие слышать, но ни разу не сталкивался непосредственно. Расчет эталона – нового взамен старого, износившегося и почившего на кладбище. То, что эталоном в данном случае был маг, лишь добавляло прелести. Исчислять приятней, если количество неизвестных стремится к бесконечности.

Это знает любой арифмет.

– Еду, – вслух произнес казначей.

И добавил, в порыве вдохновения произведя молниеносный расчет:

– Еду с радостью, омраченной на одну треть.

CAPUT II,

где скрипят колеса и цокают копыта, бряцает оружие и ржут кони, заходит речь о гармонии чисел, а там – и о самых страшных страхах, какие случаются на свете

Он оказался пророком, этот Август Пумперникель.

Карету и впрямь трясло. Не прошло и часа пути, а казначей уже испытал первый приступ морской болезни. Затем последовал второй, третий, шестнадцатый… Да, Пумперникель обожал считать. Но он не подозревал, что его жизнь будет отягощена фактами, подсчет которых усугубит проблему.

Уж лучше овечек при бессоннице нумеровать…

– Возьмите мятную пастилку, – сжалился над беднягой Фортунат Цвях. Венатор ехал верхом на гнедом жеребце, пел любовные канцоны и чувствовал себя великолепно. – Говорят, помогает.

Пастилку казначей взял.

Скоро узнав: не все то правда, что говорят.

Завтракал он дома: горячими булочками с маслом и земляничным джемом, запив еду доброй чашечкой кофия. Обедал – в трактире близ Ясных Заусенцев, поселка строгалей. Кормили здесь дешево и сердито. Кровяная, значит, похлебка из баранины, бобы с острыми ребрышками не пойми кого, редька со шкварками, яйца со смальцем.

Черное пиво – рекой.

Ужинал – на постоялом дворе дядюшки Тима, хромого дедугана с извращенными представлениями о вкусной и здоровой пище. Раки вареные с хреном, крепчайшая, аж дым из ушей, «хреновуха», свиные ножки в тертом хрене; пирог со спаржей, пармезаном и хреном, каша из улиток с добавлением молока и горького сока, выжатого из…

Утром следующего дня к морской болезни добавилась медвежья.

– Могу заклясть, – предложил Матиас Кручек, горбясь в седле.

Для теоретика, человека громоздкого, подобрали кобылу-першеронку, способную нести рыцаря в полном доспехе. Лошадь и всадник очень походили друг на друга, что служило неиссякаемым источником для шуточек эскорта.

В принципе, оба чародея могли ехать в карете. Но не хотели, лишь изредка забираясь в ее нутро – душное, пыльное, доверху полное страданиями Пумперникеля. Казначей втайне был благодарен магам за деликатность. Он ни минуты не сомневался, что Цвях с Кручеком мучаются в седлах из чистого сострадания к ближнему.

– Меня бабушка учила, светлая память старушке. Она знахарка была. Кое-что помню. А и ошибусь – не смертельно. Вас и так несет, как по кочкам…

– Спасибо, не надо, – отказался казначей.

И не удержался, спросил: